- Соня
На мой шестой день рождения старший брат подарил мне огромный набор косметики. Сейчас-то я понимаю, что это был самый дешевый make-up, яркий и сверкающий, подходящий разве что для Barbie. А тогда я пришла в восторг. Никак не могла сделать выбор между синими и фиолетовыми тенями, в итоге накрасилась и теми, и другими. Нарисовала черные брови дугой. Помаду нанесла малиновую, а сверху еще и бордовую. Блеск для губ я приняла за блестки для кожи и щедро его использовала, удивляясь, почему лицо стало таким липким. Тушью я, естественно, пользоваться не умела, поэтому что-то там намазюкала на ресницах. Ну и, конечно, румяна... И пошла показываться родителям. Папа схватился за сердце – он решил, что у меня аллергический приступ и надо вызывать «скорую». А мама сразу все поняла, рассмеялась и спросила, где же подходящий к макияжу костюм клоуна. Кажется, именно тогда мама сказала мне, что косметика должна быть качественной, подходящей именно тебе и не должна бросаться в глаза. Я запомнила. Но своей косметики у меня еще долго не было. Когда мама уходила на работу, я подходила к ее туалетному столику и перебирала бесконечные баночки, тюбики, флакончики, кисточки. Наверное, это часть женской природы – тяга к украшательству, к преображению. Кстати, мама мне это никогда не запрещала, а иногда даже показывала, как можно нанести тени, блеск и румяна, чтобы никто не заметил, что я накрашена. Но чтобы я при этом стала ярче и красивее.
Я любила смотреть, как она красится. Меня удивляло, с какой скоростью она это делает. Как кожа становится ровнее и начинает сиять. Как глаза увеличиваются и становятся еще более голубыми. Меня расстраивало, что мама почти не пользуется помадой – это единственное, что я по-настоящему умела наносить... Но мама говорила, что акцент должен быть или на губах, или на глазах. И то и другое – перебор. Не могу сказать, что я согласна: иногда яркие глаза и яркие губы очень украшают. Но у нас с мамой разные представления о красоте. Мне нравятся длинные волосы, цветочные духи, изящные украшения. Мама носит короткую стрижку, странные запахи, крупную лаконичную ювелирку. И вообще у нас разный тип внешности, а исходить надо из этого. Так что я не считаю, что должна непременно принимать мамины правила к исполнению. Мама рассказывала, что в школе директриса таскала ее в туалет смывать тушь, которой на самом деле не было, – у мамы просто были очень длинные ресницы и яркие брови. Я учусь в парижской школе, здесь косметику не запрещают – наверное, поэтому никто особо и не красится: нет тяги к запретному плоду. Зато многие подкрашивают волосы и делают мелирование. Я пока волосы не красила, хотя не против попробовать – просто из любопытства. В школу я иногда крашу ресницы – больше для развлечения. Еще я могу воспользоваться блеском, почти бесцветным, – больше как бальзамом для губ. Ногти крашу тоже только бесцветным лаком. Наверное, это мама виновата – когда я раза два в жизни красила ногти красным, она говорила, что это вульгарно. Со временем мне стало казаться, что мама права, хотя я видела немало красавиц с яркими ногтями. Маникюр мне делают регулярно, но не потому, что я волнуюсь о красоте моих рук. Просто мама таким образом борется с моей привычкой грызть ногти. И надо сказать, это очень эффективный способ. Когда ногти красивые и свеженакрашенные, мне их просто жалко обгрызать.
Косметический «жор» нападает на меня только в магазинах косметики. Там такое количество прекрасных баночек, тюбиков и бутылочек, все выглядит таким привлекательным, так потрясающе пахнет, что я никогда не могу удержаться. Кажется, что купишь именно такой блеск или духи с таким волшебным запахом – и жизнь пойдет по-другому. Мама на это говорит, что магазины косметики продают не просто банки, а расфасованные в них мечты. Поэтому так трудно удержаться.Несколько раз в жизни мне делали профессиональный макияж. Один раз – для показа меховой коллекции Selvaggio, которую сделала Рената Литвинова. По ее замыслу, по подиуму должны были рядом со взрослыми моделями ходить две девочки – я и Ульяна, дочка Ренаты. Мне уложили волосы – волнами набок, нанесли тон, румяна, тушь, помаду. Но меня весь этот процесс волновал мало – я думала только о том, как пройти по подиуму на каблуках и не упасть. Я тогда впервые в жизни встала на каблуки – не думала, что это так трудно! Видимо, справилась, потому что какой-то незнакомый мужчина прямо во время моего выхода вскочил с места и подарил мне цветы. Я потом нашла фотографии с этого показа в сети – выгляжу на них как девочка из двадцатых годов, из какого-нибудь «Великого Гэтсби». Но Рената наверняка этого и добивалась – она ведь сама оттуда. После показа мама взяла меня на какую-то вечеринку, и там все смотрели на меня удивленно – восьмилетняя девочка, а так ярко накрашена.
А последний раз меня красили как раз для съемки, иллюстрирующей эту статью. Никогда не забуду чемодан, до краев набитый косметикой, с которым приехала на съемку визажист по имени Анжелик. В этот чемодан можно было бы запихнуть и меня, и маму, и фотографа Паскаля Шевалье. Анжелик использовала щипцы для завивки ресниц – меня удивило, как они «открывают» глаза. Она сказала, что тональный крем мне не нужен, потому что маскировать нечего. Зато подкрасила брови – ни я, ни мама до сих пор этого не делали. Оказалось, что брови могут изменить лицо. Я взяла это на вооружение, но повторять боюсь – не хочу, чтобы брови выглядели неестественно, а натурального эффекта достигать пока не научилась. Я знаю, что многие люди плохо реагируют на накрашенных девочек. Интернет полон дискуссий на тему, когда девочке-тинейджеру прилично начинать пользоваться косметикой. Некоторые яростно выступают против. Аргументы приводят разные, иногда совсем абсурдные, неохота даже пересказывать. Мама напишет про это лучше меня. Скажу только, что не надо искать в моем желании накраситься чрезмерно сложные мотивы. Иногда просто хочется быть чуть-чуть красивей. Это же естественно, правда?
- **Карина **
Несколько лет назад, когда Соне было лет семь, мой хороший приятель фотограф Володя Клавихо спросил, можно ли ему снять ее для фотопроекта с разными красивыми девочками. Он фотографировал их в своем фирменном черно-белом ретростиле, обрабатывал снимки при помощи сложной специальной техники, роскошно обрамлял. Разумеется, я сказала «да», к тому же Соня была в восторге от этой идеи. На съемку я поехать не смогла, а потом Володя привез нам уже готовый фотопортрет. Все было как он обещал – и роскошная рама, и ретростиль, и сложная техника. Но, взглянув на портрет, я с трудом смогла удержаться, чтобы не вскрикнуть: «Это что такое?» С портрета на меня смотрела Соня, но почти неузнаваемая. Волосы были завиты и уложены на одну сторону, а губы густо накрашены темной помадой – в форме бантика, как у какой-нибудь Веры Холодной. В подведенных распахнутых глазах, казалось, стояли слезы.
Лицемерная вежливость победила – я сумела выдавить из себя какие-то слова благодарности. Вечером с работы пришел Сонин отец, взглянул на портрет и спокойно сказал: «Убери это подальше, чтобы я никогда его больше не видел». Эта история впервые заставила меня задуматься о детском макияже и об ассоциациях, которые он может вызвать у взрослых. Я-то казалась себе такой продвинутой, такой свободной в вопросах детской косметики. Если хочет – пусть все пробует! Запреты никогда не работают, лишь провоцируют желание и любопытство. Я слишком хорошо помнила свое детство, свой жадный интерес к маминой косметичке. Помнила, как я перебирала предметы макияжа. Убогие, конечно, предметы, ведь дело было в советские семидесятые. Пудра «Кармен» в картонной коробочке, брикет туши, которую варили на работе, румяна, которые наносили желтой грубой ватой, помада морковного цвета, нежные польские духи «Быть может» и отечественная душная «Красная Москва»... Конечно, я испробовала все. Я надевала мамину голубую синтетическую комбинацию с кружевами (она доходила мне почти до пят и казалась нарядом принцессы) и клипсы с переливающимися стразами, красила губы морковной помадой, румянила щеки и стояла перед зеркалом, вдыхая запах духов и восхищаясь своим преображением. Наверное, я выглядела точно как Соня на злосчастном портрете.
Ярко накрашенная девочка как будто превращается во взрослую, в некий сексуальный объект. Разумеется, эта мысль дискомфортна. Именно поэтому самыми яростными противниками раннего использования косметики являются отцы: кому охота, чтобы на их обожаемую дочку смотрели как на объект желания? Сонина черно-белая фотография была частью целого проекта, в котором дети как раз и представали как объекты, – и патология была частью замысла. Не случайно мне виделись в Сониных глазах слезы – страдания и унижения. Ребенок не должен быть взрослым. Ребенок не должен вызывать эротических эмоций. Ребенок должен быть близким к природе, а не увлекаться искусственными ухищрениями. Думаю, дело не в косметике как таковой. Если она незаметна и рассчитана на то, чтобы подчеркнуть достоинства и скрыть недостатки, ничего страшного в ней нет. Но если ее много, это плохо, неправильно. А границу соблюсти не так-то просто. Чем младше девочка, тем труднее ей сохранять чувство меры. Я прекрасно помню, как мне хотелось быть старше и выглядеть старше, чтобы на меня оглядывались мальчики – так, как они оглядывались на старшеклассниц. Ну и что, если для этого надо накраситься – и подать им знак, что я уже достаточно взрослая, чтобы в меня влюбиться. Разве я понимала, что подаю немного другой знак. Позже, когда мне исполнилось шестнадцать и все косметические табу, казалось, были сняты, я красилась без всякой меры. Накладывала густые слои тонального крема, голубых теней. Однажды, придя в школу к мальчику, в которого была отчаянно влюблена, я случайно увидела себя в зеркале при ярком солнечном свете и застыла от ужаса: на меня смотрела намазюканная кукла, в которой я с трудом узнала себя.
Сейчас я понимаю, что в том возрасте, изгрызенная подростковыми комплексами, я просто использовала макияж как щит. И до сих пор макияж для меня нечто вроде защитной маски. Если я, отправившись в поездку, забываю дома косметичку, меня охватывает паника. С годами это отступает – количество косметики уменьшается обратно пропорционально уверенности в себе. Но в подростковом возрасте мы ведь все в себе не уверены, правда? Я не запрещаю Соне краситься. Но всегда стараюсь объяснить ей, что косметикой надо пользоваться в меру, потому что тут один шаг до вульгарности или – что еще хуже – до комичности. Я так часто повторяла ей, что макияж должен быть естественным, что она может иногда меня покритиковать: «У тебя слишком сильно глаза подведены» или «Ты уверена, что тебе идут голубые тени?» Я, кстати, доверяю ее мнению – у детей чутье на все противоестественное. И как ни странно, детское восприятие макияжа часто совпадает с мужским. Когда-то Эвелин Лаудер сказала мне: «Если хотите узнать, будут ли духи иметь успех, спросите у детей – они никогда не ошибаются». Дети, как и мужчины, странному предпочитают красивое. Сложному – понятное. Эксцентричному – естественное. А иногда это ровно то, что нам необходимо, чтобы вернуться к реальности. Сонин портрет я долго держала в кладовке, лицом к стене. Недавно перевернула его и не испытала прежнего страха. Сумела посмотреть на него как на некий арт-курьез. Спросила Соню: «Что думаешь? Повесить на стенку?» «Не надо, – ответила она. – Я тут на вампира похожа. Хочу быть обыкновенной девочкой».
Фото: Pascal Chevallier