Если б я знала, что у этого есть название и что «домашнее насилие» – это термин, я бы давно вбила его в Google и обнаружила, что все перипетии моей дикой, необъяснимой семейной драмы на самом деле стандарт из стандартов и случай совершенно классический.Но я об этом не догадывалась. Я считала, что у нас своя, особая история, и верила, что смогу все исправить. Как? Терпением и любовью, конечно; надо было только понять, что я делаю не так. И измениться. Вынуть, как говорится, бревно из глаза своего. Кто же мог подумать, что это и есть те благие намерения, которыми вымощена дорога в ад? В этом аду я жила пятнадцать лет, пока наконец у меня не сработал инстинкт самосохранения и я не сбежала ночью, в чем была, с дочкой в пижаме.Почему инстинкт не сработал раньше? Думаю, потому, что ад не был кромешным. Ненависть мужа не была величиной постоянной: время от времени наваждение проходило и появлялась близость. Он говорил: «Да, у меня ужасный характер. Ты бы знала, как я был несчастен в детстве. Но ты потерпи, верь мне. Все это пройдет, и в старости мы будем счастливы. Смотри, какие у нас красивые дети. А внуки будут еще красивее». Он часто повторял: «У меня никогда не могло быть другой жены, кроме тебя. И у тебя не могло быть другого мужа». Иногда при этом он даже плакал, а я впадала в эйфорию и клялась себе, что помогу ему преодолеть все его «искажения». «Я все смогу, я храбрая!» – так я себе говорила.Но на самом деле я жила в чудовищном страхе. Перед приходом мужа домой колени становились ватными, а внизу живота что-то мерзко обрывалось. Ужасом всей моей жизни стала еда: неправильная специя, не так нарезанная картошка – все могло вызвать разрушительный гнев. Вскоре я разучилась не только готовить, но даже соображать, какие бывают продукты и что из чего можно сварить.Я была виновна перед ним метафизически. Во всем. У меня был бардак в квартире, я не занималась спортом, чтобы выглядеть моложе, не носила обтягивающих брюк, не умела вести себя в обществе, плохо следила за детьми и не обеспечивала мертвой тишины, когда он ложился днем спать. И вообще не ухаживала за мужем, не была ему помощницей, а была предательницей. «Ты – вообще не женщина!» – говорил он мне с отвращением. Не каждый день говорил, конечно. Иногда.Я знала, что это не так, но это ничего не меняло. Я почти забыла, что прежде была хороша собой, творчески состоятельна, знала несколько языков, работала в Париже и на гонорары смогла купить квартиру. И, кстати, отлично готовила – лет с четырнадцати. Иногда я себе об этом напоминала – прямо вот так, словами, чтобы хоть как-то выбраться из депрессивной духоты. Но напрасно. Мой социальный статус был «плохая жена».За годы брака я подурнела и поблекла. Что-то безвозвратно исчезло: тот внутренний свет, который делает женщину красивой. «Накрасься! Почему ты ходишь неприбранной?» – с тоской говорила мне мама. А я была накрашена.Правда, ему нравилось, что я художница. Он даже мною хвастался. Когда приходили его друзья, он расставлял кругом мои картины. И говорил мне потом, насколько я круче, чем жены его друзей. А вот мои прежние друзья у нас почти не бывали. Они ему не нравились. Он их высмеивал и называл дураками. И злился, застав меня у телефона. Мог сказать прямо в трубку: «Кто это, если не секрет? Я же запретил тебе общаться с этой женщиной!» Подружка, продюсер телестудии, привыкшая к несколько другому стилю общения, немела, а я бежала на улицу, оттуда перезванивала, объяснялась, просила прощения за себя и за мужа, у которого такой сложный характер. Пригласить кого-то в гости было невозможно.
Однажды ко мне все же пришла подруга детства – и засиделась. Я занервничала. «Оля, – сказала я, – скоро вернется мой муж». Но Оля не поняла намека. «Отлично», – сказала она и продолжила пить чай. Войдя, он первым делом жестко спросил, где тапки. Они были на месте. «Достань и подай», – приказал он знакомым опасным голосом. Что я почувствовала? Страх и вину. Я пошла, наклонилась и подала. Оля так и осталась сидеть с открытым ртом.Что еще? Он называл моего папу идиотом, а маме лгал, что я матерюсь, да еще при детях. Он говорил мне, что дети, когда вырастут, будут с ним, а меня бросят. Он пил. Однажды, когда маленький сын тяжело болел, он пришел пьяный и начал бить ногой по кроватке. Сын заходился в крике, а он говорил: «Ты, психическая, успокой ребенка». Потом он все-таки сломал эту кроватку ногами – позже, когда в ней уже спала младшая дочь. Когда он бывал в ярости, в нем вскипала чудовищная сила. Он разбивал табуретку об угол – в щепки. Он рвал поперек носки и ломал пополам гладильную доску. И детские санки тоже однажды сломал – об колено. Ночами я обнимала детей и беззвучно плакала – так, чтобы он не слышал. Иногда он пытался «отодрать» их от меня, угрожая, что отнимет их навсегда. Он знал, что этого я боюсь больше всего на свете.Самое интересное, что все вокруг его обожали. И было за что. Как он умел сострадать, как брал на себя чужие тяготы! К нему шли за помощью – толпами. Он реально помогал людям в трудную минуту. Все знали его как человека бескорыстного, жертвенного, любящего – почти святого. «Как вам повезло!» – не раз доводилось мне слышать. Так мы и жили – для всех одно, для меня другое. «Кому поверят, мне или тебе?» – злобно говорил он в дни ссор. Так он намекал мне, что жаловаться кому-то на свою тяжелую жизнь бессмысленно.Когда меня не было дома, он звонил мне каждые двадцать минут, спрашивая, где я и что делаю. Это была не ревность – гиперопека. «Радовалась бы лучше, что муж заботится», – говорил он с угрозой. Отключать телефон я не смела. Детям я говорила, что папа просто очень устает. Ведь это так важно – чтобы дети любили и уважали отца. При этом я совсем не радовалась, когда мой сын, устав, пинал сестренку и кричал: «Это она, она во всем виновата!»Каждый день я говорила себе: «Ничего, я потерплю. Мне осталось лишь дожить остаток жизни – не важно, долгий он еще или нет». Психологи называют подобное поведение «синдромом избиваемой женщины», находя в нем общие черты с «афганским синдромом» (посттравматическое стрессовое расстройство) и со «стокгольмским синдромом»: модель поведения здесь та же, что у заложников, когда под воздействием шока жертва идентифицирует себя с палачом. Или надеется на снисхождение, если она будет послушной. Многие жены принимают свою психологическую зависимость от мужа за любовь и долг.В тот раз его ненависть накапливалась пару месяцев и вылилась в такую ярость, что он едва меня не убил. Сначала он все ко мне цеплялся. Зачем повесила мобильник на шею. Почему еще не сварилось мясо. И вообще, почему я такая гадкая, мерзкая. Это было днем. А вечером он стал меня бить. Я была в детской. Восьмилетний сын ложился, трехлетняя дочь уже спала. Муж вошел и поднял ее с постели. «Смотри, какая у тебя мать», – сказал он ей и ударил меня. Он бил меня три часа, не подряд, конечно (он бы забил меня до смерти), но много раз прибегал, чтобы ударить; разбегался, изрыгая проклятия, и наносил удары: кулаком в плечо, ногой в живот (через несколько дней на моем теле появились гематомы величиной с тарелку). Сын вопил и пытался остановить его своими тоненькими ручками. Я понимала, что мне сейчас, ночью, раздетой, с двумя детьми, не пройти мимо него к дверям по узкому коридору. Я спряталась в угол и обложилась подушками – так я хотя бы знала, что он не разобьет мне голову. Телефон он сломал, бросив его в меня, но, к счастью, у меня был второй. По нему я звонила его же друзьям и умоляла меня спасти. Друзья вмешиваться не спешили. Один из них перезвонил по городскому; трубку снял сын. «Что, ссорятся? – спросил друг. – Позови того, кто виноват». «Папа, тебя к телефону!» – крикнул ребенок. Муж подошел. До меня донесся его ясный, спокойный голос. Ну да, говорил он, повздорили, сейчас все уладим, просто жена, как всегда, слишком эмоционально все воспринимает.
Прошло часа два, прежде чем приехали двое его друзей. Вязать его не пришлось, он сам дал себя увести. Но через какое-то время вернулся – не прошло и нескольких часов. Спасла малолетняя дочь. «Пойдем-ка, папочка, – сказала она. – Я лягу в твоей комнате». Когда он уснул, дочь вернулась; утром мы поднялись очень рано и, пока он еще спал, сбежали к моим родителям. Через какое-то время мы вернулись домой, а он ушел жить к своей матери. Я постепенно привыкала к самостоятельной жизни. С каждым днем я выглядела все лучше и лучше. «Ого, как ты расцвела! – сказала приятельница, встретив меня на улице. – Ты что, влюбилась?» Мама больше не просила меня накраситься.Однажды я случайно забрела в отдел мужской одежды в крупном универмаге. От одного вида мужских рубашек, галстуков и брюк мне стало чудовищно плохо. Это был сигнал: я все делаю правильно, не надо возвращаться в прошлое. Но я все же вернулась.Я очень боялась опозорить мужа. В тот раз, когда он зверски меня избил, я не обратилась в милицию. Перед тем как пойти в травмпункт, я специально позвонила юристу. Он сказал: если телесные повреждения не тяжкие – то есть нет переломов, – то можно дело в милицию и не передавать. Пока я писала отказ, врач заметил, что в его практике не было случая, чтоб переступивший эту черту не переступил ее снова. Но я его не послушала.Всего через три месяца я пустила мужа назад. Почувствовала, что не могу больше вести с ним затяжную борьбу. Вернувшись, он сказал мне: – Как же ты могла меня предать? Как ты могла не понять, что все это произошло из-за событий в Беслане?Оказывается, он тяжело переживал эту трагедию.– Ты понимаешь, что бытовые убийства происходят именно так? – ответила я.– В любом конфликте виноваты обе стороны.Мы стали жить дальше. И прожили вместе еще шесть лет. Периодами он относился ко мне вполне по-человечески. Например, после моей болезни и сложной операции. Но когда я поправилась, все вернулось на круги своя. А потом снова на фоне обычных бурь начало надвигаться цунами.
Сначала он перестал давать мне деньги на жизнь. Потом начал грозить психушкой и даже тюрьмой: говорил, что подбросит наркотики. Грозил ювенальной юстицией и лишением родительских прав. Иногда просто приходил ночью, садился на кровать и повторял: «Гадина! Гадина! Гадина!» А однажды накинул на лицо одеяло, прижал сверху подушкой и начал исступленно давить. Я выворачивалась, пыталась кричать и несколько секунд не знала, чем это кончится. Потом он отнял руку и сказал, что это была шутка. «Может быть, он больной и просто не понимает, что творит?» – подумала я тогда. Нет, он был совершенно здоров. Психологи утверждают, что большинство насильников отлично понимают, что делают, и никогда не нападают на сильного. Они просто лжецы и трусы.Окончательно я осознала это, когда он начал нападать на подросшего сына. Последней же каплей стало то, что однажды ночью он в бешенстве начал звонить моей маме, которую я так берегла после ее инсульта. Тут я, не задумываясь, вызвала такси и убежала с дочкой из дома. С собой мы взяли только мою сумку, в которой я давно уже носила все документы и деньги, какие у меня были. Цунами обрушилось на пустое место. Больше я к нему не вернулась. И не вернусь никогда.«Жизнь победила смерть неизвестным для меня способом» – это про меня сказал однажды Хармс.Возможно, меня спасло то, что я вернулась к творчеству и встретила старых друзей. Я вернулась к самой себе. И во мне постепенно ожила память о достоинстве – человеческом и женском. Достоинство – вот ключевое слово.Поток его ненависти не прекращался еще больше года, потом слегка утих. Он все еще пытается издали дергать меня за нитки, манипулировать мной, но теперь это с каждым днем получается у него все хуже.Деньги? Я и сама могу себя обеспечить. Хотя съемная квартира стоит вдвое больше моего крошечного оклада, я каким-то чудом нахожу дополнительные возможности заработать. Будет унижать меня, пугать, что у меня отсохнут руки и весь мир от меня отвернется? Найдусь – отбрею, не найдусь – тоже не беда. Кто любит – не отвернется. И даже мучительную проблему с моим мальчиком, с сыном, который не принял моего ухода и через которого его отец пытается меня добить, я обязательно разрешу.Когда я встречаюсь с теми, кто давно меня не видел, они изумляются тому, как я помолодела. Я и сама удивляюсь: как я могу хорошо выглядеть, ведь я работаю за двоих, не высыпаюсь, устаю. Просто, наверное, во мне снова что-то зажглось – то, что угасло с замужеством. Конечно, сейчас мне трудно, но я обязательно справлюсь. Я будто выздоровела после тяжелой болезни и полна надежд. И впереди у меня – целая жизнь.Только вот мимо бывшего нашего дома я все еще не могу ездить спокойно – напрягаюсь и инстинктивно отворачиваюсь. Как от какого-то очень страшного места. Куда обратиться за помощью- Всероссийский телефон доверия (и скайп) для женщин: 8 800 7000 600. Работает с 9:00 до 21:00 по московскому времени на базе Национального центра по предотвращению насилия «Анна» в Москве. Звонок бесплатный из всех регионов России, с любых телефонов. Вся необходимая информация есть на www.anna-center.ru
- Горячая линия по защите прав женщин на базе Консорциума женских неправительственных объединений: (495) 697 4619. Звонки принимаются в рабочие дни с 12:00 до 16:00. Адвокаты и психологи дают онлайн-консультации на форуме www.wcons.org.ru
- Центр социальной помощи «Женщина в опасности» действует в Санкт-Петербурге. Тел.: (812) 293 4769, телефон доверия: (812) 293 0673.
- Список кризисных центров и телефонов доверия для женщин во всех городах вывешен на сайте Содружества адвокатов Москвы www.legcons.ru. Подробную информацию по теме можно также найти на следующих сайтах для жертв насилия: «Ветка ивы», www.vetkaivi.ru; «Психологическая помощь», psy-help.jimdo.com; «Дорога к свободе», www.dorogaksvobode.ru.
Фото: Marcus Ohlsson/trunk archive/photosenso